Неточные совпадения
— Екатерина Великая скончалась в тысяча семьсот девяносто шестом году, — вспоминал дядя Хрисанф; Самгину было ясно, что москвич верит в возможность каких-то великих событий, и ясно было, что это —
вера многих тысяч людей. Он тоже чувствовал себя способным поверить: завтра
явится необыкновенный и, может быть, грозный человек, которого Россия ожидает целое столетие и который, быть может, окажется в силе сказать духовно растрепанным, распущенным людям...
На другой день, утром, неожиданно
явился Варавка, оживленный, сверкающий глазками, неприлично растрепанный.
Вера Петровна с первых же слов спросила его...
Лекция была озаглавлена «Интеллект и рок», — в ней доказывалось, что интеллект и
является выразителем воли рока, а сам «рок не что иное, как маска Сатаны — Прометея»; «Прометей — это тот, кто первый внушил человеку в раю неведения страсть к познанию, и с той поры девственная, жаждущая
веры душа богоподобного человека сгорает в Прометеевом огне; материализм — это серый пепел ее».
Но через день, через два прошло и это, и, когда
Вера являлась к бабушке, она была равнодушна, даже умеренно весела, только чаще прежнего запиралась у себя и долее обыкновенного горел у ней огонь в комнате по ночам.
Он охмелел от письма, вытвердил его наизусть — и к нему воротилась уверенность к себе,
вера в
Веру, которая
являлась ему теперь в каком-то свете правды, чистоты, грации, нежности.
Эти три фигуры
являлись ему, и как артисту, всюду. Плеснет седой вал на море, мелькнет снежная вершина горы в Альпах — ему видится в них седая голова бабушки. Она выглядывала из портретов старух Веласкеза, Жерар-Дова, — как
Вера из фигур Мурильо, Марфенька из головок Грёза, иногда Рафаэля…
Случалось даже, что по нескольку дней не бывало и раздражения, и
Вера являлась ему безразлично с Марфенькой: обе казались парой прелестных институток на выпуске, с институтскими тайнами, обожанием, со всею мечтательною теориею и взглядами на жизнь, какие только устанавливаются в голове институтки — впредь до опыта, который и перевернет все вверх дном.
Тушин жил с сестрой, старой девушкой, Анной Ивановной — и к ней ездили
Вера с попадьей. Эту же Анну Ивановну любила и бабушка; и когда она
являлась в город, то Татьяна Марковна была счастлива.
Вера хмурится и, очевидно, страдает, что не может перемочь себя, и, наконец, неожиданно
явится среди гостей — и с таким веселым лицом, глаза теплятся таким радушием, она принесет столько тонкого ума, грации, что бабушка теряется до испуга.
Вера являлась ненадолго, здоровалась с бабушкой, сестрой, потом уходила в старый дом, и не слыхать было, что она там делает. Иногда она вовсе не приходила, а присылала Марину принести ей кофе туда.
С тех пор как у Райского
явилась новая задача —
Вера, он реже и холоднее спорил с бабушкой и почти не занимался Марфенькой, особенно после вечера в саду, когда она не подала никаких надежд на превращение из наивного, подчас ограниченного, ребенка в женщину.
Он пошел к Райскому. Татьяна Марковна и
Вера услыхали их разговор, поспешили одеться и позвали обоих пить чай, причем, конечно, Татьяна Марковна успела задержать их еще на час и предложила проект такого завтрака, что они погрозили уехать в ту же минуту, если она не ограничится одним бифштексом. Бифштексу предшествовала обильная закуска, а вслед за бифштексом
явилась рыба, за рыбою жареная дичь. Дело доходило до пирожного, но они встали из-за стола и простились — не надолго.
В доме было тихо, вот уж и две недели прошли со времени пари с Марком, а Борис Павлыч не влюблен, не беснуется, не делает глупостей и в течение дня решительно забывает о
Вере, только вечером и утром она
является в голове, как по зову.
Тит Никоныч
являлся всегда одинакий, вежливый, любезный, подходящий к ручке бабушки и подносящий ей цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный, под конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и молодые люди — все это надоедало Райскому и
Вере — и оба искали, он — ее, а она — уединения, и были только счастливы, он — с нею, а она — одна, когда ее никто не видит, не замечает, когда она пропадет «как дух» в деревню, с обрыва в рощу или за Волгу, к своей попадье.
Одна
Вера ничего этого не знала, не подозревала и продолжала видеть в Тушине прежнего друга, оценив его еще больше с тех пор, как он
явился во весь рост над обрывом и мужественно перенес свое горе, с прежним уважением и симпатией протянул ей руку, показавшись в один и тот же момент и добрым, и справедливым, и великодушным — по своей природе, чего брат Райский, более его развитой и образованный, достигал таким мучительным путем.
Вера явилась своевременно к обеду, и, как ни вонзались в нее пытливые взгляды Райского, — никакой перемены в ней не было. Ни экстаза, ни задумчивости. Она была такою, какою была всегда.
Райский ушел к
Вере, а к Татьяне Марковне, на смену ему,
явился Тушин.
Словом, те же желания и стремления, как при встрече с Беловодовой, с Марфенькой, заговорили и теперь, но только сильнее, непобедимее, потому что
Вера была заманчива, таинственно-прекрасна, потому что в ней вся прелесть не
являлась сразу, как в тех двух, и в многих других, а пряталась и раздражала воображение, и это еще при первом шаге!
Райский почти не спал целую ночь и на другой день
явился в кабинет бабушки с сухими и горячими глазами. День был ясный. Все собрались к чаю.
Вера весело поздоровалась с ним. Он лихорадочно пожал ей руку и пристально поглядел ей в глаза. Она — ничего, ясна и покойна…
Да, скульптор — не ахайте и не бранитесь! Я только сейчас убедился в этом, долго не понимая намеков, призывов: отчего мне и
Вера, и Софья, и многие, многие — прежде всего
являлись статуями! Теперь мне ясно!
В городе вообще ожидали двух событий: свадьбы Марфеньки с Викентьевым, что и сбылось, — и в перспективе свадьбы
Веры с Тушиным. А тут вдруг, против ожидания, произошло что-то непонятное.
Вера явилась на минуту в день рождения сестры, не сказала ни с кем почти слова и скрылась с Тушиным в сад, откуда ушла к себе, а он уехал, не повидавшись с хозяйкой дома.
«Я старался и без тебя, как при тебе, и служил твоему делу
верой и правдой, то есть два раза играл с милыми „барышнями“ в карты, так что братец их, Николай Васильевич, прозвал меня женихом Анны Васильевны и так разгулялся однажды насчет будущей нашей свадьбы, что был вытолкан обеими сестрицами в спину и не получил ни гроша субсидии, за которой было
явился.
А ничего этого не было.
Вера явилась тут еще в новом свете. В каждом ее взгляде и слове, обращенном к Тушину, Райский заметил прежде всего простоту, доверие, ласку, теплоту, какой он не заметил у ней в обращении ни с кем, даже с бабушкой и Марфенькой.
Постараюсь быть яснее:
вера в торжество формы, кажется, уже поколебалась у самых слепых ее защитников, потому что всякая форма
является только паллиативной мерой, которая просто убаюкивает нас и заставляет закрывать глаза на продолжающее существовать зло…
Все, что ты вновь возвестишь, посягнет на свободу
веры людей, ибо
явится как чудо, а свобода их
веры тебе была дороже всего еще тогда, полторы тысячи лет назад.
И вот, однажды после обеда,
Вера Павловна сидела в своей комнате, шила и думала, и думала очень спокойно, и думала вовсе не о том, а так, об разной разности и по хозяйству, и по мастерской, и по своим урокам, и постепенно, постепенно мысли склонялись к тому, о чем, неизвестно почему, все чаще и чаще ей думалось;
явились воспоминания, вопросы мелкие, немногие, росли, умножались, и вот они тысячами роятся в ее мыслях, и все растут, растут, и все сливаются в один вопрос, форма которого все проясняется: что ж это такое со мною? о чем я думаю, что я чувствую?
— Нет, ты не все читаешь. А это что? — говорит гостья, и опять сквозь нераскрывающийся полог
является дивная рука, опять касается страницы, и опять выступают на странице новые слова, и опять против воли читает
Вера Павловна новые слова: «Зачем мой миленький не провожает нас чаще?»
А после обеда Маше дается 80 кол. сер. на извозчика, потому что она отправляется в целых четыре места, везде показать записку от Лопухова, что, дескать, свободен я, господа, и рад вас видеть; и через несколько времени
является ужасный Рахметов, а за ним постепенно набирается целая ватага молодежи, и начинается ожесточенная ученая беседа с непомерными изобличениями каждого чуть не всеми остальными во всех возможных неконсеквентностях, а некоторые изменники возвышенному прению помогают
Вере Павловне кое-как убить вечер, и в половине вечера она догадывается, куда пропадала Маша, какой он добрый!
Явилась некоторая зависть со стороны нескольких магазинов и швейных, но это не произвело никакого влияния, кроме того, что, для устранения всяких придирок,
Вере Павловне очень скоро понадобилось получить право иметь на мастерской вывеску.
— Нет,
Вера Павловна; если вы перевертываете, не думая ничего о том, какою рукою перевернуть, вы перевертываете тою рукою, которою удобнее, произвола нет; если вы подумали: «дай переверну правою рукою» — вы перевернете под влиянием этой мысли, но эта мысль
явилась не от вашего произвола; она необходимо родилась от других…
— Нет, читай дальше. — Опять
является рука, касается страницы, опять выступают под рукою новые строки, опять против воли читает их
Вера Павловна.
Но вот, за год или за полтора перед тем, как дочь его познакомилась с
Верой Павловною,
явилось слишком ясное доказательство, что его коммерция мало чем отличалась от откупов по сущности дела, хоть и много отличалась по его понятию.
А
Вера Павловна чувствовала едва ли не самую приятную из всех своих радостей от мастерской, когда объясняла кому-нибудь, что весь этот порядок устроен и держится самими девушками; этими объяснениями она старалась убедить саму себя в том, что ей хотелось думать: что мастерская могла бы идти без нее, что могут
явиться совершенно самостоятельно другие такие же мастерские и даже почему же нет? вот было бы хорошо! — это было бы лучше всего! — даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь не из разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это была самая любимая мечта
Веры Павловны.
Вера Павловна занималась делами, иногда подходила ко мне, а я говорила с девушками, и таким образом мы дождались обеда. Он состоит, по будням, из трех блюд. В тот день был рисовый суп, разварная рыба и телятина. После обеда на столе
явились чай и кофе. Обед был настолько хорош, что я поела со вкусом и не почла бы большим лишением жить на таком обеде.
Вера Павловна была очень рада приглашению, только не приняла его; во второй раз поняли, что это, просто, скромность:
Вере Павловне не хотелось официально
являться патроншею невесты.
Итак, в истории
Веры Павловны
является новое лицо, и надобно было бы описать его, если бы оно уже не было описано.
— Нет, читай дальше. — И опять
является рука, касается страницы, опять выступают новые строки, опять против воли читает
Вера Павловна новые строки...
Через три — четыре месяца
явилось несколько мастериц читать вслух; было положено, что они будут сменять
Веру Павловну, читать по получасу, и что этот получас зачитывается им за работу.
Наши профессора привезли с собою эти заветные мечты, горячую
веру в науку и людей; они сохранили весь пыл юности, и кафедры для них были святыми налоями, с которых они были призваны благовестить истину; они
являлись в аудиторию не цеховыми учеными, а миссионерами человеческой религии.
Торжественно и поэтически
являлись середь мещанского мира эти восторженные юноши с своими неразрезными жилетами, с отрощенными бородами. Они возвестили новую
веру, им было что сказать и было во имя чего позвать перед свой суд старый порядок вещей, хотевший их судить по кодексу Наполеона и по орлеанской религии.
Самым большим соблазном
является не предмет
веры, а субъект
веры, формы выразительности его
веры на земле.
Мы с младшим братом колебались между
верой и сомнением, однако у нас теперь
явилось новое занятие.
Да простит мне читатель интуитивно-афористическую форму изложения, преобладающую в этой книге. Но форма эта не случайно
явилась и не выдумана, форма эта внутренне неизбежна, она вытекает из основного устремления духа и не может быть иной. Для меня
вера есть знание, самое высшее и самое истинное знание, и странно было бы требовать, чтобы я дискурсивно и доказательно обосновывал и оправдывал свою
веру, т. е. подчинял ее низшему и менее достоверному знанию.
Христос — предмет
веры и любви христианской не принуждает, не
является в образе материально насилующим...
Изложением системы лечения Шнейдера и рассказами князь до того заинтересовал доктора, что тот просидел два часа; при этом курил превосходные сигары князя, а со стороны Лебедева
явилась превкусная наливка, которую принесла
Вера, причем доктор, женатый и семейный человек, пустился перед
Верой в особые комплименты, чем и возбудил в ней глубокое негодование.
Прочтите речь Наполеона на выставке. Отсюда так и хочется взять его за шиворот. Но что же французы? Где же умы и люди, закаленные на пользу человечества в переворотах общественных? — Тут что-то кроется.
Явится новое, неожиданное самим двигателям. В этой одной
вере можно найти некоторое успокоение при беспрестанном недоумении. Приезжайте сюда и будем толковать, — а писать нет возможности.
Чтобы выйти из этого однообразия, необходимо прежде всего понять, что тут главным действующим лицом
является «
вера» и что представление о «
вере» объемлет собой не только всего человека, но весь мир, всю область знания.
— Если вы знакомы с историей религий, сект, философских систем, политических и государственных устройств, то можете заметить, что эти прирожденные человечеству великие идеи только изменяются в своих сочетаниях, но число их остается одинаким, и ни единого нового камешка не прибавляется, и эти камешки
являются то в фигурах мрачных и таинственных, — какова религия индийская, — то в ясных и красивых, — как
вера греков, — то в нескладных и исковерканных представлениях разных наших иноверцев.
Среди разработанности религиозных правил еврейства, где, по словам Исаии, было правило на правиле, и среди римского, выработанного до великой степени совершенства, законодательства
явилось учение, отрицавшее не только всякие божества, — всякий страх перед ними, всякие гадания и
веру в них, — но и всякие человеческие учреждения и всякую необходимость в них.
Дело приняло характер законный и официальный:
явилась магометанка, добровольно желающая принять христианскую
веру; начальство города взяло ее под свою защиту, уведомило муфтия, жившего в Уфе и всеми называемого «татарским архиереем», обо всем происшедшем! и требовало от него, чтоб он воспретил семейству Тевкелевых и вообще всем магометанам прибегать к каким-нибудь насильственным и враждебным покушениям для освобождения девицы Сальме, добровольно принимающей христианскую
веру.